Фрагменты из книги Ле Корбюзье «Лучезарный город» (La Ville radieuse, Le Corbusier, 1935). Публикуются по изданию «Ле Корбюзье. Архитектура XX века». Перевод с французского В.Н. Зайцева. Под редакцией Топуридзе К.Т. Издательство «Прогресс». 1970

...Человек безмятежно проводил свой отпуск на лоне природы, вдали от города и его обитателей, среди вольных стихий, подвластных лишь вечным естественным законам... И вдруг сразу же, минуя вокзалы, поезда, вагоны, не успев восстановить прежних контактов с миром людей, он переносится на автомобиле в город, в Париж. Потрясение жестокое, больше того — удручающее.

В то время как природа из года в год совершает свой жизненный цикл — рождение, зрелость, увядание, смерть (весна, лето, осень, зима),— в то время как в ней идет непрерывная смена процессов разрушения, очищения и созидания, человек, мнящий себя Разумом; Вселенной., соглашается жить в городах и домах, подверженных гниению (по меньшей мере на 60%), подчиняться омертвевшему распорядку, установлениям, давно уже оторванным от древа жизни, прозябать в окружении мертвых вещей. Все его движения, жесты, мысли — все это в угоду какому-то хламу, немыслимо безобразному домашнему скарбу (единственное исключение составляют заводы).

Природа — вот что мы должны взять за образец.

Наше отступничество — вот в чем преступление.

Вести здоровую жизнь — значит создать вокруг себя разумную, чистую среду, благоустроенный мир.

Только портные, сапожники, прачки помогают человеку сохранить за собой право считаться Разумом Вселенной.

Август, 1932 г.

*

Свобода!

1919 год. В Париже занялась заря новой великой религии: бизнес! Добывать деньги, побольше денег — все к этому сводится: рост числа предприятий, оживление деловой активности, интенсификация труда. The right man at the right place (Нужный человек на нужном месте (англ). и т. п.

Разговор с моей секретаршей:

—    Итак, мадемуазель, вы не можете являться на работу вовремя, к половине девятого?

Она в отчаянии:

—    Я живу в пригороде: вокзалы, давка пропустишь один поезд...

—    Ах вот в чем дело, я не знал, что вы живете за городом...

Набравшись смелости, она продолжает:

—    Послушайте, вы даже не можете себе представить, что это такое: в поездах адская давка, и утром, и днем, и вечером. Пристают всякие типы; народу ведь как в метро, вот и приходится терпеть их шуточки!

Чтобы попасть на поезд 7.45, приходится идти пешком больше двадцати пяти минут, на некоторых дорогах завязнуть можно. Когда идет дождь и особенно когда ветер, какой-то ужас. Вдобавок зимой эти темные ночи.

Я встаю в пять часов, стираю себе на завтра чулки и сорочку, глажу платье, завтракаю.

—    А вы не могли бы заняться этим вечером после половины седьмого?

—    Половина седьмого, вы говорите? К половине шестого я только кончаю разбирать почту и заглядываю к вам, вы заняты с каким-нибудь посетителем. И только в шесть часов или даже в шесть двадцать пять вы вызываете меня в кабинет; десять-пятнадцать минут у вас уходит на подписывание бумаг. После этого вы думаете: «Теперь она свободна, может отправляться домой». Но ведь надо еще отправить корреспонденцию. Бегу на почту. На семи часовой можно и не рассчитывать. Прибегаю на вокзал. На перроне толкотня, вагоны набиты битком. Жду следующего поезда: 7.30 или 7.45.

Домой попадаю в половине девятого — в девять. Надо ужинать.

Сделать что-нибудь по дому? Я уже вся вымоталась и изнервничалась, с пяти утра на ногах, уже нет никаких сил за что-нибудь взяться...

Меня чрезвычайно заинтересовал этот ежедневный распорядок, который раскрыл мне столько людских забот.

—    Но хотя бы по воскресеньям вы, наверное неплохо проводите время у себя за городом.

—    По воскресеньям — сплошной ужас. Страшная скука! Поймите, я не вижу никого, никого, никого; у меня нет никаких знакомых.

—    Ну, это вы преувеличиваете, нельзя же быть до такой степени одинокой, особенно если учесть, что вы красивая девушка.

—    Вот уже десять лет, как я ежедневно езжу в Париж. Моя мать — пожилая женщина, у нее часто бывает плохое настроение, это от отчаяния: нам ведь приходится на всем экономить. У матери есть кое-какие знакомые, из тех, кого она встречает, когда ходит за покупками. У нас есть и родственники в других пригородах. Поехать к ним — значит снова садиться в битком набитый поезд. На это уже не хватает сил. А по соседству ничего интересного: у всех вокруг такая же убогая жизнь. Конечно, можно пойти на прогулку, но в пригороде от этого не получаешь большого удовольствия. Пригород — это не деревня.

Я хотела бы познакомиться со своими сверстниками. Молодые люди? Но где и когда я могу их встретить? Поймите же, у меня нет никакой возможности познакомиться с кем-нибудь из молодых людей. В поезде? Если бы вы знали, к чему это обычно приводит... Вся моя молодость прошла в поездах. Целых десять лет. Это началось, когда мне было семнадцать. Часто нападает страшная тоска, пускаешься в какое-нибудь приключение, но из этого ничего хорошего не выходит, остается только горечь и разочарование. Я все время заставляю себя верить, что в один прекрасный день все изменится, произойдет какая- то неожиданная встреча, чудо. Что делать, надо же сохранять хоть какую-то надежду!

В общем, жизнь не из веселых. Если бы вы знали, как мне все это опостылело!

Я был потрясен. Раньше такие парижские пташки казались мне живыми, изящными, веселыми созданиями, которые всегда держатся с кокетливой уверенностью и шиком, который они умеют создавать каким-то чудом из грошовых вещей.

Вот что приходится терпеть жителям пригородов. Но самое страшное — это полное одиночество в многолюдной сутолоке агломерации огромного города!

О свобода!

Равенство!

В 1922 году меня захватила мечта, с которой я потом уже никогда не разлучался: жить в городе, достойном нашего времени.

Я разработал детальный проект современного города с трехмиллионным населением. Я создал систему новых параметров, новых масштабов в архитектуре. Я предвидел возможность приобщения к насущным радостям бытия: небо, деревья — эти вечные спутники каждого человека. Солнце в доме, небесная лазурь за стеклами окон, море зелени, которое видишь перед собой, пробудившись ото сна, тут же, в городе.

И я сделал эскиз «Плана Вуазен» для Парижа, законченный проект которого я должен был представить на суд общественности в нашем павильоне «Эспри нуво» на Выставке декоративного искусства в 1925 году.

Я постигал новые жизненные ценности и критерии, мысленно представлял себе образ новой будничной жизни, заполненной работой, спортом, раздумьями и насущными радостями бытия. Я часто задумывался над судьбой горожан, проходя по кварталам, протянувшимся от площади Вогезов до Биржи,— по трагически нелепым и скученным, по самым отвратительным кварталам Парижа. На этих улицах люди гуськом передвигаются по узеньким, как нитка, полоскам тротуаров. Я обнаружил, что город обладает чудесным свойством: принуждая людей к общежитию, он делает их более стойкими. Несмотря ни на что, они умеют смеяться, бороться за жизнь, несмотря ни на что, они сохраняют бодрость, способность шутить; несмотря ни на что, они продолжают как-то существовать!

Я создал модель бесклассового города, города, где люди заняты своим трудом и досугом, который отныне стал для них доступным.

Главный архитектор города сурово выговаривал мне: «Вы хотите разрушить красоту Парижа, историю Парижа, священные реликвии, оставленные нам предками. Вы слишком мрачно настроены, видите все в черном цвете. Вы вбили себе в голову, что так больше продолжаться не может. Вы утверждаете, что уже положено начало какой-то новой жизни, иной, чем прежняя. А по-моему, все идет нормально. Нужно только кое-где расширить улицы».

Служебные заботы главного архитектора в огромной степени облегчались роскошным должностным автомобилем с шофером впридачу. Потому-то он был совершенно убежден в том, что с уличным движением все обстоит благополучно. Он даже говорил: «Если движение застопорится, что ж, тем лучше, упраздним автомобили».

Леандр Вайя, который в то время вел в газете «Тан» раздел градостроения, тоже обвинял меня в стремлении разрушить красоту Парижа (имелись в виду те самые кварталы, где дома лепятся один на другой и куда сам г-н Вайя никогда не ходил). «Там находятся,— писал он,— самые красивые особняки XVII и XVIII веков, настоящие шедевры... кованые решетки...»

Сам г-н Леандр Вайя проживает на широкой авеню в одном из западных кварталов.

Уже другой главный архитектор города выступал в прошлом году в печати и в речах против моих разрушительных идей. «Постойте, постойте,— говорил он мне,— вы забываете, что Париж был римским городом, с этим нельзя не считаться».

Миллион человек живот в мрачных трущобах старого Парижа. Еще 1 миллион прозябает в не менее мрачных пригородах. В парке Катони ветхая кирпичная стена, обвитая плющом, свидетельствует о том, что Париж был римским городом.

Все идет прекрасно, эдипы не дремлют.

Равенство!

Братство!

Крупный банкир, собирающийся финансировать новые и радикальные градостроительные мероприятия в городе Алжире, можно сказать держащий к своих руках судьбу всего города, сказал одному из моих друзей следующее:

«Вы хотите, чтобы я встретился с г-ном Ле Корбюзье и чтобы он изложил мне свои идеи и планы относительно будущего города? Я отлично знаю, кто такой Ле Корбюзье, больше того, я ценю его усилия. И все же я не хочу с ним встречаться. Если я его приму, он сможет заставить меня принять его точку зрения, он меня переубедит. Я не имею права позволить себя переубедить...»

Речь шла о полной перестройке одного из самых значительных кварталов Алжира.

Готовится глубоко ошибочное, роковое, трагическое решение. В Алжире я выступал перед местным населением. Мне удалось посеять сомнения в правомерности готовящихся мероприятий, я умолял отказаться от неудачной идеи. От этого зависит судьба города. У Алжира большое будущее.

Я со своей стороны предложил комплексную идею. Она одним ударом рассекает тупик, в который заходит слишком быстро растущий город. Я задумал «лучезарный город», расположенный в центре великолепного ландшафта, небо, море, Атласский хребет, горы Кабилии. Для каждого из 500 тысяч жителей, которые в недалеком будущем составят население этой столицы, достойной нашей эпохи, для каждого из них я предусмотрел небо, море и горы, которые будут видны из окон домов и создадут для их обитателей благодатную и жизнерадостную картину. Для каждого. Таким может быть результат осуществления одного проекта.

Я предложил людям насущные радости бытия.

Но игра уже сделана: фонды распределены. Чтобы принять мой проект, пришлось бы все начинать сначала. Однако вместо излишних финансовых затрат план обещает поразительный рост доходов, часть которых могла бы по¬полнить банковские сейфы.

Как дорого обходятся поспешность и легкомыслие!

Игру ведут деньги: цифры против цифр, сделки против сделок. Суть дела? Перестройка, Алжира? Этим можно заняться потом, в последнюю минуту — специалисты получат соответствующие указания и приказания... из банка.
Насущные радости для всех? Теперь уже некогда этим заниматься, нет времени. Не путайте игру!

Братство!