Меня привел туда случай, — уходя с базара, я забрел неизвестно куда. Свежесть и тишина, ибо вековые деревья буквально закрывают небо. Большие серые, красные или в полоску полотнища привязаны по углам к стволам деревьев, сильно провисая в середине. На крупных скорбных камнях неровной мостовой пляшут прорывающиеся сквозь листву солнечные блики. Маленькие отделения с двумя диванами, где готовят кофе, образуют с одной стороны сплошную границу; и взгляд в своем стремлении охватить узкую извилистую улочку упирается здесь в дома. Чтобы зайти туда, я поднялся по причудливой каменной лестнице и дошел в красивые ворота в высокой стене. Повсюду расставлены скамейки, образуя своеобразные ограды; скамейки покрыты ковриками в черную, красную и желтую полоску; они и достаточно глубокие и имеют спинку и подлокотники, ибо на них садятся на корточки, предварительно сняв обувь; здесь абсолютный порядок, очень чисто, и наши позы ничем не отличаются от поз сидящих здесь же усталых плотников или молодых подвыпивших гуляк. Кофе, как вы знаете, подают в маленьких чашечках, а чай — в стеклянных стаканах, по форме напоминающих грушу. И то, и другое стоит су, что позволяет не ограничиваться одной порцией.

 

В кафе сидит примерно сотня турок, которые разговаривают, не повышая голоса. В кальянах булькает вода, и воздух постепенно голубеет от дыма. Мы находимся в стране, где выращивают замечательный табак, и курят здесь неумеренно. Это или расшатывает, или, наоборот, успокаивает нервы, но Август занимается форменным самоубийством. Люди в тюрбанах и фесках, в черных, синих и серых просторных халатах. Вот проходит старик во всем розовом, что делает его похожим на ребенка. Старики всегда приветливые, веселые, с живыми глазами, они никоим образом не выглядят немощными; своим здоровьем они обязаны молитвам, которые требуют прямо-таки гимнастических навыков; поэтому благочестивые старцы всегда улыбаются и горделиво ходят с обязательной дыней под мышкой.

 

На моем столике стоят голубые гортензии, на других — розы и гвоздики; в двух шагах от меня плещется вода в мраморном фонтанчике в стиле турецкого рококо. Важно расхаживают кошки в ожидании, что кто-нибудь их приласкает; и чтобы вдохнуть душу в это кафе, я должен сказать, что прямо среди скамеек возвышаются шесть многоугольных колонн внушительного портика мечети, причем капители выполнены в странном стиле испанского барокко. Пять маленьких куполов ведут к большой гладкой стене, где имеется узкая высокая черная дверь, где сверкает сложный орнамент, инкрустированный перламутром и слоновой костью. Разноцветные ковры доходят до тростниковых циновок, расстеленных под куполами. На различаемый сквозь листву минарет поднимается муэдзин, и раздаётся резкий, пронзительный призыв к молитве; циновки быстро заполняются правоверными, которые то падают ниц, то поднимаются на колени и прославляют Аллаха.

 

Но вот один трогательный  знак, свидетельствующий о высоком поэтическом  начале у турок. Среди столиков есть три небольших бугорка, обложенных камнем и огороженных изящной железной решеткой;  подвешенный к дереву фонарик горит над ними каждую ночь, освещая могилы усопших и стелы с эпитафиями, которые, по-видимому, говорят о добродетелях тех честных людей, что покоятся под корнями огромной сикоморы, передающей их души небесам. Нужно, чтобы они были среди живущих, чтобы тешить их спокойной Смертью. Эти бедные старцы, столь благородные в своих детских розовых,  голубых и белых халатах,  должны каждое  утро приходить сюда, чтобы поклониться им и скороговоркой  прошептать: «Да, да, мы придем, мы скоро придем, и я буду счастлив!..». — Совсем недалеко от оживленного базара это кафе Махмуд-Паши, эта маленькая  мечеть с минаретом и единственным куполом на голых стенах. По вечерам мы с  Августом часто приходим сюда.