С одинаково умильными глазами я любуюсь кошкой, персидской миниатюрой или бронзовой безделушкой из Камбоджи, а также маленькими стамбульскими женщинами и маленькими осликами. Я вижу здесь сходство и близость. Я чувствую, что нахожусь в аристократической среде: кошка, маленькие стамбульские женщины и маленькие стамбульские ослики постоянно заняты красотой своей жизни (прошу прощения, я слишком много на себя беру, причисляя сюда последних); персидская миниатюра демонстрирует на Рафаэля («друга каждому»), такого же грубого, как ржаной хлеб; а в музее Гимё * есть бронзовый Шива, чьи пальцы я украдкой трогал, — да, именно, чтобы испытать ту мелкую дрожь, которую вызывает дерзкий жест или слово» адресованное тому, кем восхищаешься, кто волнует и кому хочется об этом сказать. Сейчас я еду по Тарантской низменности из Бриндизи в Неаполь, и в купе сидят красивые, здоровые толстые итальянки. Сегодняшней ночью, переплывая Адриатику между Корфу и Бриндизи, я спал на палубе с кошкой на животе в качестве грелки; и благодаря одной из  таких фантазий мысли, я полностью находился во власти смутных воспоминаний о персидской миниатюре, выхваченной несколько недель назад у какого-то бандита на стамбульском базаре; мужчина похитил свою любовницу; он поднял  своего гнедого скакуна, который ее вез, и посадил на спину; за ним красные скалы, которые он перешагивает, как безумец; а она, вся в мечтах, одной рукой прикрывает рот, а  другой держится за седло...

 

 

Ассоциация причудливых мыслей, пробуждений контрастов и аналогий и, наконец, дедукция! И не говорите, что  это от непоследовательности! Ибо я утверждаю, что у маленьких стамбульских осликов есть спины, животы и мордочки,  написанные персидским художником, и что тамошние женщины, образины в вишневых шелках, бордовые, голубые или иссиня-черные уродины, столь скрытные на улицах, либо сидящие на берегу Мраморного моря или под платанами Бейкоса, — я утверждаю, что они очаровательны как персиянки, прекрасны как кошки, и, если я говорил вам об их лицах, которые можно открыть, то я бы указал вам еще и Дальний Восток, какую-нибудь чуть более испорченную Камбоджу с гипсовыми скульптурками, раскрашенными киноварью и углем, которые производят забавное впечатление.  Очаровательные формы Шивы — я храню их для моих маленьких друзей — осликов.

 

Они, то есть ослики, покорили меня с первой минуты — начинаешь всегда с простого. Что касается женщин, то я ненавидел их в течение всех трех недель, не жалуя ничем, абсолютно ничем! За что только я не предавал их анафеме! Потом однажды я увидел триумфальное веселье белых мечетей и, возвращаясь, сказал Клипу (Клип — это Август): «А в них много солнца! И эти малышки, старина Клип, очаровательны под своими таинственными черными покрывалами, в волнующей анонимности таких же шелков, в своей уродливой осанке. Прелестны, несмотря и одновременно по причине второй юбки, наброшенной на голову и образующей непроницаемое забрало. А под ним настоящие кокетки: я клянусь тебе, мой старый костлявый факир, что почти все они юны, восхитительны, с полненькими цвета слоновой кости ногами и глазами, как у газели, — только рисовать! К тому же, под этими покрывалами скрывается тайна, в которую можно проникнуть. Я чувствую, что тысячам из них хочется быть красивыми; и если в них вселяется такой бес; они обойдут любые законы. В них есть что-то гениальное: будучи рабынями деспотического, хотя, может быть, и разумного обычая, который мы считаем постыдным и унизительным, они чудесным образом становятся индивидуальностями в своих одеяниях одинакового фасона, где никакая  вышивка, никакие отличия и никакая фантазия не дают возможности раскрыть их, по-видимому, прелестный вкус к одежде. Как им это удается?  Да  просто у них есть  желание  быть  красивыми, и именно таким образом они выполняют свою первую женскую обязанность, в отличие от женщин из твоей провинции, фламандец Август!» — Он тут же возразил: «А из твоей?». Если бы мне пришлось сказать еще что-нибудь об этих маленьких обезьянках, то вынужден был бы приврать. Ибо здесь непроницаемое царство даже для  такого великолепного «гяура», каким был Теофиль Готье, но только не для Лоти: если твой мундир расшит галуном, если ты француз, если ты живешь в Терапии да еще командуешь фрегатом, то вполне возможно, что какая-нибудь из них и клюнет! У меня было единственное приключение: во время ярмарки у мечети Шах-Заде я сильно поспорил с одной старой турчанкой (не относящейся к числу тех, о ком говорится в этой главе) относительно маленьких кусочков  набивной ткани, которые здесь простые женщины носят на голове. Я возмутился по поводу непомерных цен. Рядом раздался голос:" Sprechen Sie Deutsh?". Это оказалась одна из тех самых маленьких турчанок, бордовая обезьянка под черной чадрой. Она спасла меня из когтей старухи, и я получил свои лоскутки. Потом она очень доброжелательно сказала: "Gutten Tag, mein Herr" и исчезла со своей дуэньей-негритянкой. Толпа турок на расположенной рядом лестнице смотрела на нас широко раскрытыми глазами, — видимо, здесь не принято, чтобы «гяур» разговаривал с женщиной в чадре, да еще в самом центре Стамбула. — Еще немного, и тебя линчуют, как негра в Соединенных Штатах. Турок такими вещами не шутит,  и  знайте же, что в нем дремлет гидра. Я же, как полагается, был очарован и взволнован. Было бы смешно, если бы я сказал вам, что она была юна и изящна и что все время, пока мы разговаривали, я любовался ею сквозь чадру. Но те, кому я написал в тот вечер банальную записку, знали, что я разговаривал с маленьким божественным созданием и еще долго буду чувствовать себя идиотом.

 

Что до осликов... то оставим их на сегодняшний день, чтобы вы еще раз увидели среди высоких стен сёмужного цвета, обрамленных колышащимися на ветру кипарисами, как почти незаметно от калитки к калитке снуют эти маленькие обезьянки, укутанные в чернично-синие, вишневые, бордовые и иссиня-черные шелка.

 

Ослики же бесчисленны и используются по любому назначению — как скакуны, не отличающиеся особой резвостью, которых некоторые турки используют для передвижения рысцой, как переносчики мусора, плетущиеся гуськом по тропинкам в Пере, словно цепочка туристов на леднике; причем с обеих сторон хребта подвешено по большой корзине. Кубометр грунта и прочего мусора занимает примерно двадцать корзин, что существенно повышает стоимость рытья котлованов под строительство жилья. Они переносят и кирпич, обвязанный веревкой, и их колокольчики издают веселый трезвон. Они покорно потеют, постепенно подгоняемые коричневыми от загара, как табачный лист, погонщиками, которые сопровождают свою работу самыми немыслимыми выражениями. Они несут переложенные виноградным листом блестящие помидоры и тяжелые карпу*, издающие дивный аромат. Короче, их можно видеть повсюду; они — неотъемлемая часть населения и Перы, и Стамбула.

 

 

Их покровитель — святой Модест; церковь дала им его, словно чтобы вырвать душу из турка с неистовой яростью. На горе Афон отмечают их праздник. Они валяются на лугах, задрав копыта, и ревут вволю, — могу себе представить этот необычный концерт. Затем они получают двойную порцию, после чего их прекрасное бархатное брюхо, переливающееся серыми, белыми и бурыми тонами, свисает, набитое, как барабан. Святой Модест — это имя, пришедшее с небес или из Академии по причине своей доброты и абсолютного соответствия. Но я уверен, что вам никогда не представить себе, ибо вы никогда их не видели, чудесных маленьких слуг этого симпатичного избранника. Они умеют ритмично и грациозно бегать рысцой, никогда не поднимая высоко головы, хотя, казалось бы, они могли бы и кичиться крупными камнями сердолика или бирюзы, свисающими им на лоб. Их нижняя губа добродушно отвисает, покрытая несколькими редкими волосками, как перчаточная кожа; словом, несмотря на то, что им приходится выполнять весьма тяжелую работу, они обладают вполне салонными манерами. Добавьте сюда одежду персидского покроя и прекрасные большие черные глаза — и будут те, о ком я писал выше.