Необходимо тихое место, ориентированное на Мекку. Оно должно быть просторным, чтобы сердцу было покойно, и возвышенным, чтобы молитвы доходили по адресу. Нужен обильный рассеянный свет, чтобы не было никакой тени, и идеальная простота ансамбля, все формы которого должны быть проникнуты необъятностью. Внутренность должна быть просторнее, чем площадь, и не для того, чтобы вместить большие массы людей, а для того, чтобы несколько человек, пришедшие помолиться, почувствовали благоговение и радость находиться в таком большом здании. Ничто не укрывается от взгляда: входишь и видишь огромный квадрат, устланный всегда новенькими золотистыми циновками из рисовой соломы; никакой мебели, никаких стульев, а только несколько приподнятых над полом пюпитров с лежащими на них коранами, перед которыми верующие встают на колени и кланяются, касаясь пола лбами; одним взглядом видишь четыре угла, ясно чувствуешь огромный куб с маленькими окнами, откуда возвышаются четыре гигантских щеки, образующих сводчатое покрытие; потом видишь свечение короны, состоящей из множества маленьких окошечек в куполе. Еще выше пространство, форму которого трудно ухватить, ибо прелесть полусферы заключается в отклонении от меры. Сверху почти до пола свисают бесчисленные нити, на которых укреплены рейки, а к ним подвешены маленькие лампадки; теории кристалла превращается в концентрические круги, образуя вечером над головами молящихся мерцающий потолок; при этом в полумраке обширного пространства между поясом погасших к этому времени окон теряются нескончаемые тянущиеся вверх нити.

 

Расположенный напротив входа михраб знаменует направление на Каабу, не имея ни выступа, ни остова.

 

Все это великолепно выбелено известью. Все формы очень четкие; безупречная конструкция демонстрирует всю свою дерзость. Иногда лишь высокий цоколь, облицованный восхитительной керамикой, вызывал какое-то голубое дрожание. Младотурки стыдились простоты своих отцов, и все мечети в Турции, за исключением лишь мечети в Бурсе, которую спас Лоти*, подверглись надругательству в виде отвратительных, возмутительных, низкопробных расписных украшений. Чтобы они могли поправиться, нужно, как я уже говорил, много работать и хотеть любить... Перед храмом обязательно предусматривается выложенный мрамором дворик, окруженный галереей; на малахитовые или порфировые колонны опираются пологие арки, поддерживающие маленькие купола. Под этой галереей открываются трое ворот — одни на север, другие на юг и третьи на восток. В центре находится купель для омовений с прелестной крышей и двадцатью или сорока кранами, из которых вода льется в огромный круглый бассейн глубиной больше человеческого роста. Снаружи стены дворика образуют строгую призму из плотно подогнанных камней; во дворик выходят три портала в стиле падающих сталактитов. Эта призма входит в ансамбль мечети как лапы огромного сфинкса, который она образует ночью на вершине Стамбульского холма.

 

 

И, кроме того, нужна паперть — пустая каменистая площадка с несколькими кипарисами. Мощеные дорожки ведут к дверям мечети и к заросшему дикими травами кладбищу под вековыми платанами; это кладбище подходит к дворику с другой стороны храма. Стена из тесаного камня с тысячами отверстий отделяет улицы, окаймленные множеством хане. Монументальные, как дома, порталы выходят как раз туда, где находятся ведущие к паперти дорожки. Хане образуют вокруг строгие четырехугольники. На их ступенчатых крышах располагается множество свинцовых куполов. Их оси, масштабы и пропорции зависят от храма. В них, вокруг затененных аркадами двориков, засаженных цветами под перголами, размещаются училища для имамов и караван-сараи с двойными, расположенными одна над другой, галереями, оживляемые тихим журчанием фонтанов.

 

Рядом с мечетью должны быть еще и минареты, чтобы в надлежащее время далеко слышался пронзительный напевный призыв муэдзинов. И оттуда, сверху тоже открывается впечатляющая картина. Вокруг деревянный город, и белый храм в своем каменном окружении разложил свои купола на больших каменных кубах.

 

Элементарная геометрия дисциплинирует массы — квадрат, куб, шар. В плане это прямоугольный ансамбль с единственной осью. Направление осей всех мечетей на мусульманских землях к священному черному камню Кааба представляет собой грандиозный символ единства веры.

 

Однажды вечером, в самом центре Стамбула, у Великих Стен, утомленный бесконечными хождениями, я увидел в сумерках фосфоресцирование купола и минаретов Султан-Селима. Я пошел туда. На улицах, тоже уставших от дневной кутерьмы, последние прохожие-турки смотрели на меня с удивлением — на закате солнца Стамбул становится чисто турецким, ибо в Пере мне говорили: «Берегитесь, не ходите туда, не задерживайтесь там, — это варвары, они вас убьют!». Я шел по улице мимо обширных огородов, потом пошли хане, потом стена и, наконец, пустая площадка с несколькими кипарисами; к мечети прижимаются могилы, окруженные оградами, и огромные, как баптистерии, тюрбе. Высокая насыпная стена погружается в тень, Золотой Рог растворяется в ночи. И лишь в небе черная вереница больших мечетей. Во дворе легкий шум фонтана не заглушает шороха нескольких фигур под густой тенью, опустившейся на купольчатые галереи. Это несколько мужчин в темных одеждах совершают омовение; затем друг за другом они проходят по мраморным плитам и приподнимают угол тяжелой портьеры из кожи и красного бархата, под мерцанием сталактитов. В небе, пока ночь не «схватит» все предметы, происходит погружение черно-стального в изумрудно-зеленое; кажется, что большие круглые чрева куполов извергают накопленное тепло; эти зеленые формы фосфоресцируют в еще более глубоком зеленом свете властного диска с двумя стволами по бокам, над квадратом галерей.

 

Портьера вновь опустилась. Звездный потолок, образованный концентрическими зонами, расстилался над молящимися людьми. Был только это спокойный покров, светящийся тысячами маленьких ночничков, и четыре непомерно удаленных от него квадратных стены храма. Легкий благоговейный шум поднимался вверх, где постепенно рассеивался среди свисающих нитей в недрах купола. Этот мнимый световой потолок на высоте трех метров от пола и огромное затененное пространство, закругляющееся вверху, представляют собой одно из самых поэтичных архитектурных творений, которые я знаю.

 

Босые, они расположились в разных местах храма и часто одновременно падали ниц. Касаясь лбом пола или, наоборот, откинув голову вверх, сложив руки в мольбе и глядя на михраб, они хриплыми голосами повторяли «Аллах» через несколько секунд после того, как это слово произносил имам на кафедре. Затем кто-то из них высоким дискантом нараспев произносил фразу из молитвы, и модулируемые по горизонтали звуки сначала резко поднимались, а потом жалостно, меланхолично и грустно-грустно опускались. Затем они поднялись и вышли.

 

Я вышел следом и различил их в ночной темноте. Один из них подошел и протянул мне руку. Он засмеялся в бороду оттого, что мы не могли понять друг друга, и, наверное, от моего раздосадованного вида. Подошли и другие, тоже протянув мне руки. Мы расстались, и я пошел к мосту. Я знал, что идти домой мне было часа два, и был счастлив в этой наполненной тишине.

 

Вдоль дороги тянутся каменные ограды кладбищ, и через проемы видны спящие могилы. Сколько вычурных фонтанчиков, которые жаждал видеть красивыми султан, даровавший на веки-вечные в этом месте воду, чтобы его помнили и чтили! Вот и четырехугольные хане Султан-Мехмеда с двумя минаретами в стиле рококо и огромным сводом и, наконец, ворота, замыкающие двор. Одно или два тюрбе призматической формы, где, завернутый в парчу, покоится султан в окружении могил своих жен; и дальше опять кладбищенские стены. Византийское привидение — акведук — чернеет в ночи, напоминал своими удлиненными формами современное судно с множеством иллюминаторов в борту. Он упирается в причудливую мечеть Шах-Заде, возвышающуюся над гигантскими надгробиями. Я не встретил никого; несколько уличных фонарей освещали здесь высокую стену, мраморная аркада которой была покрыта золотистым налетом; бронзовая решетка заросла паутиной, а вверху стройно изгибались кипарисы. Прижавшись лицом к металлическим стержням решетки, я различал могилы. Время от времени в промежутках слева были видны отблески света на волнах Золотого Рога, а справа иногда просвечивало Мраморное море. Вдали на  возвышенности проглядывала сфинксоподобная Сулеймание — колоссальная мечеть, вокруг которой теснятся сто или я не знаю сколько караван-сараев. Тюрбе сочетались с какой-нибудь школой, видимо, даром. И дорога продолжалась среди мрачных аркад, где днем на улицах кишит во всем своем  многообразии турецкая жизнь.

 

То справа, то слева, а то и с обеих сторон снова тянулись кладбища. Султаны воздвигали себе строгие арки, украшенные иногда внутри очень красивым фаянсом. Показался Баязид — Голубиная мечеть — со своими чрезмерно удаленными минаретами на углу Большого Базара и напротив него Нури-Османие — Тюльпанная мечеть. Видны ее бледно-желтые и весьма изящные минареты и стены в стиле странного рококо. Сожженная Колонна, вполне византийская, но на турецком цоколе, бросает под укусы пожаров свой потрескавшийся порфировый столп, опоясанный железными бандажами. — Были открыты еще несколько обычных кафе, уже по европейской моде с венскими стульями. Я подошел к терму; храм святой Софии замыкал перспективу этой единственной улицы, над которой несколько часов назад возвышался Михримах-Паша, «однорукая» мечеть без минаретов, стоящая, как повелевающий монолит, над громадными зубчатыми стенами. От византийского храма святой Софии с четырьмя минаретами рядом со старым ипподромом видна огромная мечеть Ахмедие, у которой их аж шесть. Улица резко свернула — мост был уже недалеко. Показались резкие очертания Перы; и поскольку было поздно, казалось, что трущобы  Галаты спят. Уставший, я медленно поднимался в бурой пыли Малых Полей. Я спотыкался о мраморные тюрбаны с бедных обезглавленных бюстов. И вдруг, словно снопы искр, показались огни больших кафе, где сотни людей ищут развлечения в приятной, но слащавой, простой и какой-то неотвратимой музыке Пуччини.

 

Но мой маршрут уводил меня оттуда — я шел по безлюдной дороге, нависающей над Полями Усопших, где от обилия пыли чахнут кипарисы. И прежде чем достичь порога нашего дома, я повидал все большие мечети на огромной хребте Стамбула — от однорукого Михримаха до почти проклятой Ахмедие *. Золотой Рог покрыл туман, который до рассвета усиливался и почти полностью закрыл Перу и Стамбул, за исключением лишь неуязвимых мечетей. Каждая из них по отдельности, с растаявшим в молоке основанием, хорошо просматривалась в тусклом предрассветном небе. Почти каждый вечер их грандиозные силуэты окрашиваются в ультрамариновые тона.