Я проснулся в каком-то кошмаре.

 

Жуткая ночь! Грандиозное зрелище — огонь, безучастные и возбужденные толпы народа, крики и рыдания, в других местах праздник с фанфарами, яркими фонариками и дурацкими петардами. Девять часов утра, ровный белый свет, я смотрю в окно: в отдалении спокойный, не изменившийся Стамбул. Все мечети — от Сулеймание до Мехмеда —  привычно вонзаются в лазурное небо.

 

Не видно ничего необычного. И тем не менее девять тысяч домов превратились в пепел.

 

Вчера мы как раз были напротив Стамбула, между Перой и Мраморным морем, на огромном плато, где уже ничто не растет. Был день Конституции, и толпы младотурок присутствовали на параде. Вздымавшиеся клубы непрозрачной красной пыли напоминали полотна Раффе *, выполненные в «ходлеровских» * ритмах: точно так же на панно в Иене бесконечными плотными рядами маршируют вооруженные студенты. — Прошли войска, а затем совершенно неожиданно сотнями пошли пожарные со всей своей амуницией. Мы были поражены — что им здесь делать в такой день? Однако в этой стране, где столь часты заговоры и тайные нападения, это был благоприятный час для реакционной мести! Как раз накануне мы прошли за акведуком обширное пустынное поле, которое два года назад открыло в Стамбуле политическую месть.

 

 

 

...Итак, константинопольские пожарные сегодня маршируют на параде в трех часах хода от Стамбула, а в самом Стамбуле в трех местах спровоцированы пожары.

 

Устав от утреннего парада, мы у себя занялись чтением, прикрыв ставни. И лишь случайно выглянули в окно: над Стамбулом поднимались огромные клубы черного дыма, а здание Главного штаба было охвачено пламенем. По улице с сумасшедшими криками носились группы босоногих «добровольных пожарных». Одевшись, мы быстро пересекли Малые Поля Усопших, прошли Галату и вышли к Золотому Рогу на наплавной мост. Стамбул возвышается плотным нагромождением своих бесконечных, утопающих в зелени деревянных домов. Только мечети да несколько административных зданий оживляют белыми пятнами этот фиолетовый и темно-зеленый ковер. Люди толпились на мосту и спешили к месту пожара; уже угадывалось грандиозное бедствие. — Мы поднимались по извилистым улочкам близ базара, уставленным бесчисленными лавчонками. По улицам текут потоки черной от копоти воды; таким же потоком гамали (носильщики) и мелкие ремесленники, не стеная от горя, а требуя лишь дать им дорогу, тащат свое имущество и орудия труда. Лезет толпа любопытных, а полиция все еще пребывает в растерянности. Но вот, наконец, и перегороженная улица; пламя с двух сторон пожирало квартал, населенный плотниками. На всех соседних улочках товары из лавок уже вынесены и спрятаны в каких-либо хранилищах или в мечетях, превращенных в склады мебели. Хозяева и их друзья, сидя на коленях, покуривая и приготовившись к бегству, ожидают приближения огня.

 

Пожар возник одновременно в трех местах. Сначала загорелись правительственные здания вокруг военного министерства, а затем квартал, прилегающий к Вени-Валиде-Джами. Третьим углом треугольника стали далекие улочки близ мечети Шах-Заде, застроенные деревянными домами и населенные тысячами мелких ремесленников. Громадный треугольник должен был замкнуться и, поскольку ветер раздувал огонь, превратиться к ночи в трапецию, доходящую с одной стороны до мечети Султан-Мехмед и с другой — до моря и Вени-Капона, общей площадью два миллиона квадратных метров!..

 

Ночью мы оказались на площади Султан-Баязет. Три очага пожара соединились, а ветер повернул, создав угрозу базару. Это была бы страшная трагедия. Один за другим подъезжали торговцы, зажигали в лавочках свет и выносили товары, складывая их у дверей. Прибывавшие отряды гамалей во главе конной полиции уносили все. Проезжали перегруженные автомобили, которые тянули безучастные быки или артачащиеся лошади. Была опасность всеобщей давки.

 

Огонь быстро распространялся, выжигая улицы, и дома быстро пустели. Ремесленники продолжали выносить свое барахло: вот один согнулся под огромным зеркалом, а там трое еле передвигали ноги, неся наполненный бельем шкаф. Вот плотник понес своей верстак, а следом его сыновья с досками. Медленно уходили женщины в чадрах, рыдая и таща орущих детей. Из дома, который вот-вот станет жертвой огня, вынесли покойника, уже положенного в гроб; шестеро согнувшихся под ним мужчин быстро смешались с толпой. Где же ему найдут последнее пристанище?

 

Улицы заполнены спокойной толпой любопытных. Она явно мешает тем беднягам, которые огонь подстегивает в желании спасти свою живность. И от этого множества зевак не дождешься ни единого жеста сострадания и солидарности, ни единого порыва оказать помощь. Все турки в просторных черных шелковых халатах лишь смотрят тяжелыми взглядами; многочисленные кафе расположены прямо на площадях, и листва едва защищает людей от падающего дождя горящих головешек и искр, бешено летающих в воздухе. Уличные торговцы разливают свой лимонад и сиропы, продают мороженое и фрукты. Создается впечатление антракта между действиями незабываемого спектакля, где публика уже пресыщена, потому что ей все известно и ничто больше ее не интересует. Ибо Стамбул горит так уже на протяжении многих столетий. Небо на горизонте чернеет, а ближе оно изумрудно-зеленое, а еще ближе — ультрамариновое с зеленью, почти цвета морской волны. Возвышаются минареты и купола Баязида, роскошные в своем единстве, несравнимо величественные, словно  отлитые из массивного золота. Вдали, сквозь пламя, под огромным облаком золотистого дыма иногда видны и другие минареты, белые, как раскаленное железо. Смерч из горящих головешек в своей дьявольской пляске несет опустошение на сотни метров вокруг. При этом никто не выказывает ужаса, ибо не видно перекошенных лиц, не слышно никаких криков, никакого богохульства, за исключением лишь ругательств перегруженных гамалей; никто не грозит небу кулаком. Люди порабощены чудовищной красотой; это мания величия. Все поглощены этими золотыми столбами, в которые превращаются дома, и стремятся лишь утолить эту страсть к дьявольской красоте, которая вас так потрясает. Все ждут красивых зрелищ, разглагольствуют о фантастической панораме куполов и минаретов и, наконец, находят частицу величественного и магического Константинополя, о котором мечтали. Дыхание по-царски византийского сумасбродства перемешивается с циничным фаталистическим сладострастием. И если идти от одного места к другому, то только затем, чтобы черный диск купола, возвышающегося над огненной парчой, более гармонично противостоял степенному утверждению обелиска. Люди ходят  вокруг колоссального костра, как возле статуи,  лезут под самые снопы искр в поисках наиболее удобной точки обзора, словно перед картиной. Астроном увидел бы в этих сказочных столбах дыма и искр какие-нибудь новые фантастические млечные пути. Это экзальтация веселья! И какого веселья!

 

Медленно мы спускаемся к Золотому Рогу и, еще раз полюбовавшись с моста сказочным и немного безумным зрелищем величественных пурпурно-золотистых мечетей, которые кажутся во сто крат больше, чем при дневном свете, вновь поднимаемся на Малые поля Усопших, где среди бурого песка обнажаются последние могилы. С террасы нашего дома зрелище приобретает обобщенный характер. На этот раз Золотой Рог весь в огне (вот черт! и опять безмолвный); он струится, как расплавленный металл и образует черный засов для защищенного Стамбула. На самом гребне горы, где днем поверх домов видны просторы Мраморного моря и горы на азиатском берегу, — сейчас очаг пламени этого колоссального жертвоприношения. Острые черные минареты мечетей Сулеймание и Шах-Заде словно нанизали на себя эту огненную плоть. Мечеть Баязид слева и мечеть Мехмед справа подвергаются горячим ласкам и становятся белоснежными. Их мистические белые минареты теряются высоко в небе. Они как бы обозначают два предела незабываемого алтаря... А ведь их разделяет более двух километров! Кажется, что Валентов * акведук (Флафий Валент (328—378) — император восточной части Римской империи (с 364 г.), погиб в сражении с вестготами у Адрианополя) хочет соединить их, и своими бесчисленными аркадами напоминает горящее судно, из иллюминаторов которого вырывается пламя.

 

Час ночи. Ветер гонит огонь еще дальше. Грандиозный костер тяжело закругляется и медленно стихает. Мы с грустью наблюдаем это зрелище, превзошедшее порог нашего понимания и превратившее нас в идиотов. С тревогой мы глядим на этого неистово разбушевавшегося дракона и без конца повторяем: это ужасно, это ужасно!..